Статьи, проповеди  →  Святой новомученик Александр Мюнхенский «Одно особенно влагаю в память вашего сердца: не забывайте Бога!»
2 марта 2015 г.

Святой новомученик Александр Мюнхенский «Одно особенно влагаю в память вашего сердца: не забывайте Бога!»

Икона Александр Шморель 1.jpg (К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне)

5 февраля 2012 года, в день Собора новомучеников и исповедников Российских, в Мюнхене состоялось прославление героя немецкого Сопротивления Александра Шмореля — в лике местночтимых святых Берлинско-Германской епархии Русской Православной Церкви Заграницей. Святой Александр стал первым новомучеником, прославленным после возобновления канонического общения Московского Патриархата и Зарубежной Церкви.

Александру Шморелю было 25 лет, когда он писал близким прощальное письмо из камеры смертников мюнхенской тюрьмы «Штадельхайм»:

«Мои любимые отец и мать! Итак, все же не суждено иного, и по воле Божией мне следует сегодня завершить свою земную жизнь, чтобы войти в другую, которая никогда не кончится и в которой мы все опять встретимся. Эта встреча да будет Вашим утешением и Вашей надеждой. Для Вас этот удар, к сожалению, тяжелее, чем для меня, потому что я перехожу туда в сознании, что послужил глубокому своему убеждению и истине. По всему тому я встречаю близящийся час смерти со спокойной совестью. Вспомните миллионы молодых людей, оставляющих свою жизнь далеко на поле брани, — их участь разделяю и я.

Передайте самые сердечные приветы дорогим знакомым! Особенно же Наташе, Эриху, няне, тете Тоне, Марии, Аленушке и Андрею.

Немного часов, и я буду в лучшей жизни, у своей матери, и я не забуду вас, буду молить Бога об утешении и покое для вас. И буду ждать вас!

Одно особенно влагаю в память вашего сердца: не забывайте Бога!!!

Ваш Шурик.

Со мною уходит проф. Хубер, который просит передать вам сердечнейший привет!».

В пять часов вечера 13 июля 1943 года Александр Шморель был казнен на гильотине, исповедавшись и причастившись Святых Христовых Таин.

А начиналась его жизнь в русском городе Оренбурге, в семье обрусевшего немца Гуго Шмореля и дочери православного священника Натальи Петровны Введенской. Родился Александр в сентябре 1917 года, был крещен в православную веру, в которой и воспитывался. Родная мать его умерла во время эпидемии тифа, ее заменила вторая жена отца Екатерина Гофман, но более всего — няня Феодосия Константиновна Лапшина, «простая русская крестьянка» из села Романовка Саратовской губернии, перенесшая с семьей Шморелей все тяготы и удары судьбы.

В 1921 году все вместе они эмигрировали в Германию — няня Феодосия воспитывала еще брата и сестру Саши, родившихся во втором браке Гуго Шмореля. Эрих и Наташа были католиками, но дома трепетно сохраняли русские обычаи, детей учили говорить по-русски, читать русскую литературу. Любовь к утраченной, но единственной родине (именно так Александр Шморель относился к России), любовь к Православию неразрывно соединялись в его сердце с любовью к покойной матери и нянюшке. А вера для него была главным вектором в жизни.

Александр часто посещал русскую православную церковь в Мюнхене, где встречался с соотечественниками. Письма юноши проникнуты любовью к стране, в которой он родился:

«...Никакая страна не сможет мне заменить Россию, будь она столь же красива! Никакой человек не будет мне милее русского человека!..»

«Я люблю в России вечные степи и простор, леса и горы, над которыми не властен человек. Люблю русских, всё русское, чего никогда не отнять, без чего человек не является таковым. Их сердце и душа, которые невозможно понять умом, а можно только угадать и почувствовать, которые являются их богатством — богатством, которое никогда не удастся отнять».

Об этом пишет в своей книге «Русская душа “Белой розы”» оренбургский историк Игорь Храмов. Пишет и о том, что главным для Александра всегда были свобода и независимость. Вероятнее всего, из-за этого у него рано проявилось полное неприятие гитлеровского режима. Хотя молодому человеку все же пришлось отбывать воинскую службу в немецких войсках и присягать на верность фюреру, сделал он это исключительно из-за необходимости, чтобы не подвергать опасности семью.

Во время службы он попал в Австрию, которая якобы добровольно присоединялась к Германии, и еще яснее понял, что официальная пропаганда и реакция обычных людей — диаметрально противоположны. Во время вторжения рейха в Судеты Александр увидел, что солдаты и судетские немцы относились к чехам как захватчики. Последние месяцы службы он посещал школу санитаров и, демобилизовавшись, решил стать врачом, поступил на медицинский факультет Мюнхенского университета. Когда его снова, в 1940 году, призвали в поход на Францию, то он служил в санитарной роте, совесть его оставалась чистой: применение оружия в пользу вермахта он считал недопустимым.

Первый военный опыт потряс Александра до глубины души: бессмысленность человеческих жертв, унижение человеческого достоинства окончательно убедили молодого человека в том, что с фашизмом необходимо бороться. Об этом студент-медик часто говорил со своими друзьями, Кристофом Пробстом, который был знаком ему с детства, сокурсниками Гансом Шолем и Вилли Графом. Именно Александр и Ганс придумали «Белую розу» и сочинили первые четыре антигитлеровские листовки.

С мая 1942 года по всему Мюнхену стали появляться листовки «Белой розы» — напечатанные на пишущей машинке тексты, призывавшие жителей Германии к сопротивлению правительству Гитлера и саботажу всех нацистских мероприятий. Христианские ценности и культура противопоставлялась здесь языческому нацизму. Люди находили листки, обличавшие «предающуюся сомнительным влечениям клику властителей», призывающие к обновлению «тяжело раненного немецкого духа изнутри», на досках объявлений и в телефонных будках, в подъездах домов и даже на прилавках магазинов. Через некоторое время послания «Белой розы» стали приходить по почте тысячам адресатов на территории Рейха. Высокий слог в изложении мыслей указывал на то, что авторы были выходцами из кругов интеллигенции. Но никому и в голову не могло прийти, что непримиримую войну Гитлеру в городе, носившем гордый титул «столицы национал-социалистического движения», объявили студенты Мюнхенского университета.

Выпуск и распространение листовок приостановились после того, как Александра, Ганса и Вилли в составе санитарной роты отправили на Восточный фронт, в город Гжатск. Александр Шморель воспринял это как подарок — он всегда мечтал вернуться в Россию. Здесь он общался с местными жителями, рассказывал друзьям о русской литературе и культуре. Он всегда называл и считал себя русским — об этом юноша писал потом в письмах девушке Нелли, с которой познакомился в Гжатске:

«Я не ощущаю себя здесь как дома. Меня тянет на родину. Только там, в России, я смогу почувствовать себя дома».

Он обещал Нелли обязательно вернуться — как только закончит главное дело жизни в Германии. Однако этому не суждено было сбыться.

Когда ребята вернулись в Мюнхен, «Белая роза» снова начала действовать. Появились новые листовки, в подготовке которых принимал участие и любимый преподаватель друзей профессор Курт Хубер. Провал ждал их 17 февраля 1943 года. В тот день Ганс Шоль и его сестра Софи пришли в университет с чемоданом, набитым листовками, и раскладывали их в пустых аудиториях и коридорах. Свидетелем этого стал завхоз университета, который сдал их гестапо. Узнав о том, что друзья арестованы, Александр пытался бежать. Однако попытка оказалась неудачной, и вскоре он тоже оказался в тюрьме. К тому моменту Ганс и Софи Шоль, Кристоф Пробст уже были приговорены к казни, которая была приведена в исполнение.

Александра Шмореля судили вместе с Вилли Графом и профессором Хубером. Всем троим был вынесен смертный приговор. Острое ощущение неудачи, отчаяние постигли этих людей? Судя по всему, нет. Вилли Граф тоже был истинным христианином — он исповедовал католичество, вера в Бога была для него превыше всего. А профессор Курт Хубер передавал на пороге смерти сердечный привет знакомым — наверное, отчаявшиеся люди так сделать не смогли бы.

Сохранилось еще одно письмо Александра из тюрьмы — сестре Наташе, которое очень ярко показывает то, что испытывал ее брат:

«Милая, милая Наташа!

Ты, наверное, читала письма, которые я писал родителям, поэтому примерно представляешь себе мое положение. Ты, вероятно, удивишься, если я напишу тебе, что внутренне я становлюсь с каждым днем все спокойнее, даже радостнее и веселее, что мое настроение в основном лучше, чем оно было раньше, на свободе! Откуда это? Я хочу сейчас рассказать тебе об этом: все это страшное “несчастье” было необходимо, чтобы наставить меня на правильный путь, — и потому на самом деле оно вовсе не было несчастьем. Я радуюсь всему и благодарю Бога за то, что мне было это дано — понять указание перста Господня и через это выйти на правильный путь. Что знал я до сих пор о вере, о настоящей, глубокой вере, об истине, последней и единственной, о Боге? Очень мало!

Сейчас, однако, я дозрел до того, что даже в моем теперешнем положении весел, спокоен и обнадежен — будь что будет. Я надеюсь, что вы также прошли сходный путь развития и что вы со мной вместе после глубокой боли разлуки пришли к тому состоянию, где за все возблагодарили Господа.

Все это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза — и не только мне, но и всем нам, всем тем, кого оно постигло — в том числе и нашей семье. Надо надеяться, что и вы также правильно поняли это указание перста Господня.

Передавай всем сердечный привет, тебе же особый привет от твоего Шурика».

Перед смертью узника посетил священник мюнхенского православного прихода отец Александр Ловчий, будущий архиепископ Берлинской епархии. Александр исповедался, причастился и мужественно принял мученическую кончину.

Впрочем, гибель Александра Шмореля вовсе не была столь неизбежной.

Мы с еще одним нашим товарищем, Жоржем, разработали план спасения Шурика, – говорит Николай Хамазаспян. — Как оказалось, сторож, у которого были ключи от камеры, не особенно симпатизировал нацистам и согласился на свой страх и риск помочь Шморелю бежать. В пятидесяти километрах от Мюнхена был лагерь для рабочих-иностранцев, и Александр по подложным документам мог бы спокойно там затеряться. Но он отказался.

Отказался потому, что не пожелал, чтобы вместо него пострадал сторож. И еще потому, что даже саму казнь считал частью своего пути, говорил друзьям: «Если даже в самый день казни кто-нибудь предложит взойти на эшафот вместо меня, я не позволю ему сделать это. Я исполнил свое предназначение на этой земле и не хочу более здесь оставаться».


Комментарии [0]